Тайные люди (Записки невидимки) [= Обет молчания] - Андрей Ильин

Буду уходить сквозь стену! Жилой дом не каземат старинного замка. Стены в два кирпича наспех соединены сомнительного качества раствором. Здесь не требуются годы самоотверженной работы, чтобы прорезать щель, достаточную для того, чтобы протиснуть в нее тело.

Ковырять штукатурку в комнате я не мог — слишком заметно. Туалет часто посещался. Более всего подходила ванна. Определилась новая задача — попасть в ванную комнату!

В третий раз я сломал линию поведения.

Между тем в банде наметился психологический надлом.

— Сколько можно сидеть, как тараканы в щели? — возмущался Шрам, — пора уходить из города.

— Без денег, без документов? Нас возьмет первый постовой, — возражал Бугай.

— Один хрен где сидеть. Здесь или в зоне. Там хоть срок уменьшается. Надо уходить! Кто не рискует…

— Я сказал ждать! — осаживал спорящих Дед.

— Чего ждать? Когда на нас настучат соседи? Когда сюда случайно забредет участковый? Чего?

— Время придет — узнаешь! А пока ждать! — твердо настаивал Дед.

Шрам ворчал, огрызался, но подчинялся. Пока подчинялся!

Через три дня ожидание закончилось и стало ясно, чего ждал Дед.

— Ствол! — ахнул Шрам.

— Ствол! — подтвердил Дед, крутнув барабан нагана, — и еще вот это, — и вытащил из сумки, только что принесенной хозяином квартиры, обрез винтовки.

— Винтарь!

— Все, парень, хана тебе, — хохотнул Пацан, уставил мне в лоб вытянутый указательный палец, щелкнул большим. — Пах! И в дамках!

Теперь все мои планы, предусматривающие вооруженное сопротивление безоговорочно исключались. С заточенным гвоздем против двух стволов не навоюешь. Оставалась только стена.

Скоро по многозначительным намекам Пацана и ухваченным обрывкам фраз я понял, что банда готовит нападение на машину инкассы. Нет, они решили не просто уходить из города, они решили прихватить изрядный куш. И снова я должен был выступить в роли буфера.

В любом случае, выиграют они или проиграют, меня ожидала пуля, милицейская ли, бандитская ли — не суть важно. Вряд ли после дела преступники будут церемониться с опасным свидетелем. Уход на дно не терпит посторонних глаз. Выходит, отпущенного мне времени оставалось всего ничего! Пора было форсировать события.

Я прекратил свое добровольное заточение, вылез из угла, стал, несмотря на предупреждения и тычки, «расползаться» по комнате. Один раз Пацан застал меня возле двери, другой у окна.

— Тебе кто разрешил? Сволочь? — возмутился он.

— Дайте воздухом подышать! Сил больше нет! Не могу, — захныкал я. — Лучше убейте!

— Убьем, не расстраивайся, — успокоил, как умел, Пацан.

— Ну, давай! Убивай! Давай! — изобразил я истерику и даже, для пущей убедительности, слезу пустил. В учебке, на актерском мастерстве нас гоняли почище, чем студентов театральных училищ.

— В искусстве ошибка простительна. Ну, провалишь ты спектакль. Ну, лишишься роли, премии. Ну, наконец, вылетишь из театра и пойдешь служить в сантехники. Не смертельно. Актерская ошибка в нашем деле чревата провалом! Любая фальшь может оказаться последней в твоей жизни, — наставлял нас инструктор по актерскому мастерству. — Повторять ужимки великих премьеров — значит быть паршивым актером. Вашей игрой не должны восхищаться восторженные поклонницы, ее просто не должны замечать! Вот главный и единственный критерий вашего профессионального умения. Вы должны раствориться, умереть в играемом образе или… умереть.

Я не хотел умирать и я играл натурально и натуральные слезы катились по моим щекам.

— Я не могу! Я не хочу! — кричал я, пытаясь приблизиться к окну.

Дед быстро оценил потенциальную опасность, исходящую от впавшего в истерику узника — его уже не уговорить, не запугать расправой, не остановить надолго угрозой боли. Взорвавшиеся эмоции не воспринимают ни логику, ни угрозу. Истерика нужно либо убить, либо надежно изолировать. Убийство накануне операции, где мне было отведено определенное место, не входило в планы бандита. И, значит, меня надо было изолировать.

— Заткните ему рот и оттащите в ванную, — приказал Дед.

Рот мне профессионально заткнул Бугай. После короткого удара ребром ладони по горлу я не мог без боли не то что крикнуть, но даже сглотнуть слюну. Но главная цель, ради которой я затеял весь этот спектакль, была достигнута. Словно куль с картошкой меня бросили на цементный пол ванной и закрыли дверь на задвижку.

— Если еще захочешь поплакать — зови меня, — предложил услуги Бугай, — я помогу.

Наконец я оказался предоставлен самому себе. Новая тюрьма не столько изолировала меня, сколько защищала от назойливого общества соглядатаев. Впервые за много дней я мог расслабиться и позволить себе быть таким, каков я есть, а не каким надлежит казаться в данную минуту. Я сидел в полумраке ванной комнаты и наслаждался покоем. Оказывается, я очень устал от своей «спокойной» жизни.

Но долго расслабляться я себе позволить не мог. Вечером я начал работу. Отодвинув большое зеркало, висящее рядом с умывальником, я провел разметку, пробуравив тонким гвоздем в штукатурке несколько пробных «шурфов» — тонких, почти не видимых глазу отверстий. Наткнулся на растворный шов, двинулся по нему вправо и влево, постепенно обрисовывая прямоугольник кирпича. С него мне и надлежало начинать. Если вытащить один кирпич, с остальными будет справиться гораздо легче.

Затем я подготовил рабочее место: с помощью тонкой нити, вынутой из одежды, закрепил в косом положении зеркало, расстелил на полу раскрытый полиэтиленовый мешок, предназначенный для сбора отработанной породы, из случайной тряпки и куска картона сделал импровизированные метелку и совок. Несколько раз отрепетировал свои действия на случай опасности. На то, чтобы подойти к ванной, раскрыть щеколду и распахнуть дверь любому, даже самому быстрому человеку, потребуется не меньше пяти секунд. Одна секунда резерв. Ее задействовать нельзя. Остается четыре. За четыре секунды я должен успеть убрать все следы своей работы и принять привычный глазу моих охранников вид. При всем при том сделать это я должен совершенно бесшумно!

Попробуем. Раз — сдвинуть головой зеркало, порвать фиксирующую нить, придержать качнувшееся зеркало правым плечом. Два — одновременно с этим свернуть полиэтиленовый мешок, сунуть его в рукав, сдуть случайную штукатурную пыль. Три — развернуться, навалиться спиной на покачивающееся зеркало. Четыре — расслабить мышцы лица, изображая заспанного «тюфяка», коего и ожидает увидеть входящий в ванную охранник. Десятки раз я повторил свои действия, пока смог уложиться в отведенные собой же нормативы. Раз-два-три-четыре и, как говорится, дело в шляпе — пол чистый, узник спит!

Глубокой ночью, прислушиваясь к тишине в квартире, нарушаемой лишь храпом дверного сторожа, я начал скоблить стену импровизированным инструментом. Работал наощупь, по заранее намеченным отверстиям. Вперед-назад, вперед-назад вытачивая крупинки штукатурки, выбрасывая отработанную породу (и чтоб пылинки не уронить!) в сливное отверстие раковины. В перерывах между «скоблежкой» я качал мышцы. Теперь, как никогда, мне нужно было поддерживать спортивную форму. Многодневная пассивная лежка не прошла даром — появилась мускульная вялость, уменьшилась мышечная реакция. Я отжимался от пола, нагружал пресс, поочередно напрягая и ослабляя другие группы мышц. До усталости, до пота, но тихо, словно не работал, а спал.

К утру, когда слабый свет стал просачиваться сквозь небольшое окно, соединяющее кухню с ванной, кирпич уже «дышал». Когда обитатели конспиративной квартиры стали пробуждаться, я уже крепко спал.

— Ленив ты, братец! Спишь больше меня, а работать не работаешь, — ворчал Бугай, отодвигая меня ногой в сторону от умывальника.

Бугай чистил зубы, брился, рассматривал себя в зеркало, за которым, в двадцати сантиметрах от его носа, было начало спасительного хода.

— Ну будь, доходяга, — прощался Бугай, на выходе «случайно», зацепляя меня ногой.

Потом приходил Дед, внимательно осматривал ванну, меня и тоже мылся-брился, глядя в зеркало. И отделяло его от великой моей тайны всего два миллиметра посеребренного стекла!

— Претензии к режиму есть? — лениво спрашивал Дед.

— Еда, — жаловался я.

Кормили меня отвратительно, отбросами с «барского» стола. Когда они были.

— Не дом отдыха, — рассудительно объяснял Дед, зевал и, собрав в тряпицу весь мусор до последней ломаной зубочистки, уходил.

Я вздыхал облегченно. Для реализуемой мною операции Дед представлял наибольшую угрозу. В отличие от остальных, он умел замечать детали. Любой его взгляд, зацепившийся за случайный огрызок штукатурки, мог привести к провалу.

Переждав всех, я снова погружался в дремоту, готовясь к очередной бессонной ночи.